равно хорошо сидящем и даже стильном, – и строгом черном галстуке входит в тот самый подъезд, куда направлялся ныне покойный, но в роковой день так и не дошел.
Он поднимается на восьмой этаж и звонит в квартиру номер сорок пять.
– Кто там? – раздается из-за двери напряженный и усталый женский голос.
– Ксения Степановна, у вас скончался муж? – Голос звучит с вопросительной интонацией. Молодой человек говорит не слишком громко, но очень внятно, и женщина по ту сторону двери прекрасно слышит его.
После затянувшейся паузы ей ничего не остается, кроме как ответить:
– Да.
– Примите искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой. Вам теперь надо уладить все необходимые формальности, и я приехал, чтобы помочь вам. Я похоронный агент, меня зовут Савва Сторожевский.
– Я никого не вызывала. – Разговор по-прежнему идет через запертую дверь.
– Да, я знаю. Но мы лучшие в своем деле, организуем достойно и тактично. Абсолютно все хлопоты возьмем на себя. Давайте вы откроете дверь, и мы с вами все обсудим.
После паузы щелкает замок, и на пороге появляется вдова. Она в черной водолазке и черной юбке, слегка растрепанная, заплаканная и несколько нетрезвая.
– Проходите.
Савва попадает в квартиру. Она большая, видимо, четырех- или даже пятикомнатная, с высокими потолками и прекрасно обставленная. Но пока что жилище остается за кадром, потому что вдова приглашает похоронного агента на кухню. Там беззвучно мерцает телевизор, возвышается труба наглухо заваренного мусоропровода, а на столе притулилась наполовину опорожненная бутылка вина и бокал, на дне которого плещется красная жидкость. На углу кухонного стола стоит фотографический портрет погибшего Егора, украшенный черным крепом.
– Вина хотите? – спрашивает хозяйка.
– За помин души покойного обязательно.
Ксения достает с полочки еще один бокал.
– Позвольте, я поухаживаю за вами. – Гость щедрой рукой доливает женщине в ее фужер. Немного оставшегося напитка плескает себе. Бутылка кончается, и Савва аккуратно ставит ее на пол рядом с мусоропроводом.
– Ничего, у меня есть еще, – кривовато усмехается женщина. Ей, как и покойному, около сорока, но горе и общая неприбранность на ней, конечно, сказались, высветив морщинки в углу рта и возле глаз.
– Вечная память Егору Петровичу, – недрогнувшей рукой поднимает бокал Савва. – Пусть земля ему будет пухом. Не чокаемся.
Он выпивает до дна, вдова следует его примеру.
Савва достает из щегольского портфеля бумаги.
– Давайте обсудим детали.
VII
В то же самое время опер Коршунов ведет допрос убийцы.
– Понимаете, вы изобличены полностью. Пистолет в машине, из которого только что стреляли. На нем – ваши отпечатки. В обойме недостает трех патронов. А из тела погибшего извлечены три пули. И экспертиза, конечно же, установит, что выпущены они были из вашего пистолета.
– А кто видел-то? – хрипло переспрашивает убийца.
– Да не нужно никому ничего видеть! Судья с такими уликами закатает вас на максимум. А там, глядишь, и мораторий на смертную казнь отменят. Так что велика вероятность, что и вас – как вы покойного Егора Петровича Горчакова – бах, и в затылок. Ах да, вы стреляли не в затылок, а в грудь, а потом в лицо. Но вас все равно в затылок шлепнут, такой уж у наших расстрельных команд обычай.
– Не бери на понт, начальник.
Как бы не обращая внимания на эту реплику, капитан Коршунов продолжает:
– Есть только один прекрасный способ получить снисхождение. Чтоб не исключительную меру к вам применили и не пожизненное, а лет семь-восемь, а то и пять. Всего-то надобно: назвать фамилию-имя заказчика. Или заказчицы.
– Не было никакого заказчика.
– Напомню, что вас задержано двое, гражданин Мятлев, и я ведь с тем же самым вопросом и к подельнику вашему, Сороткину Максиму, обращусь. И тогда меж вами начнется состязание на скорость. Кто мне первым имя заказчика назовет, тот и в выигрыше будет в этом творческом соревновании. А второй, проигравший и не успевший, пойдет по всей строгости закона. Итак, имя заказчика? Или заказчицы?
Убийца молчит.
Опер достает фотографию.
– Не она ли?
С фото смотрит Ксения, вдова Егора Горчакова…
VIII
…которая в то же самое время беседует с похоронным агентом Саввой Сторожевским на кухне своей квартиры. Одна пустая бутылка из-под красного стоит на полу, вторая, наполовину распитая, – на столе. Рядом с бокалами – документы, которые подписала вдова. Она уже изрядно нагрузилась.
– Ах, Савва-Савва, – пьяненько философствует она, – вы ведь, мужики, и понятия не имеете, что такое одиночество. Когда ты сидишь одна, совсем одна, и только ждешь его. Боишься лишний раз позвонить, эсэмэску написать, потревожить, и думаешь: а где он сейчас? Что делает? Может, у другой? И она его ласкает, целует? Думаешь: а не отравиться ли? Или – его отравить?..
– Вы разве с покойным плохо жили?
– Жили и жили! Как все живут! По-разному!.. Но уж теперь-то я точно буду знать, где он каждую минуту находится. Какое кладбище, вы говорите? Богородское?
– Троекуровское гораздо ближе к вам и в смысле пробок намного доступнее.
– Да… – философствует она, – теперь-то я останусь уж совсем-совсем одна… В пустой квартире и никому не нужная… – Она собирается с духом и произносит иным, «деловым» тоном: – Так что ты говоришь: ему нужен костюм?
– Да, будет разумно, если вы сразу отдадите мне ту одежду, в которой хотите его видеть во время прощания.
– А гроб будет открытый?
– Да, мы сделаем так, чтобы след от раны на лице был совершенно незаметен. У нас прекрасные специалисты.
– Пойдем костюм выбирать. Наверное, нужен черный?
Они перемещаются в спальню. Вдова шествует нетвердо, слегка оступается, и Савве приходится ее поддержать.
В квартире оборудована, по последнему слову моды, гардеробная комната – смежная со спальней. Там много барахла. Одна треть пространства принадлежит покойному, две трети – вдове.
– Рубашка, наверное, подойдет вот эта. Строгая, белая. Я подарила ему на прошлый Новый год. И галстук, конечно, тоже черный – хотя он черные не любил, но все равно в гардеробе держал. Смеялся: похоронные… Вот, в этом он отца своего хоронил… И костюм вот этот…
Она снимает со штанги плечики с костюмом, вдруг прижимает его к себе и зарывается в него лицом. Плачет:
– Им пахнет…
А потом роняет костюм и начинает рыдать горько, навзрыд, закрыв лицо обеими руками.
Савва стоит на расстоянии шага, но ничего не предпринимает. Тогда она бросается к нему и начинает в буквальном смысле плакать ему в жилетку, смачивая слезами рубашку и лацканы пиджака. Похоронный агент несмело приобнимает ее и похлопывает по плечам. В его прикосновениях нет ничего сексуального. А вдова вдруг
